– Сие совершенно не важно, сын мой названый.
– Матушка? Я… где… что со мною? Я хочу тебя видеть.
– Ты не заслужил сего.
– Что со мною?
– Я ведь ответила уже, что сие не важно. Предположим, тело твое развеяно в мельчайший прах, а сущность твоя спрятана в мельчайшей из крупиц, составляющих один из бесчисленных камней, принадлежащих одной из бесчисленных гор несчастного этого мира.
– Я мертв, матушка?
– Сложно ответить просто. Можешь считать, что да. Однако, считая сие, то бишь, осознавая, ты можешь придти к противоположному выводу, что жив. В то время как истина лежит совсем в иной плоскости, а не между этими двумя пределами человеческого бытия.
– Я… не понимаю, Матушка!
– У Джоги спроси, у шута своего, быть может, он тебе объяснит.
– Он… он молчит – и он не шут мне. Джога?
Хвак вопросил, ожидая привычного ответа, но демоническая сущность этого злого и жизнерадостного спутника не откликнулась, разве только почуялось нечто, похожее на вздох, полный покорности и безысходного отчаяния.
– Выпиты силы шута богов, выпиты до дна. Однако, кто же он тебе, если не шут?
– Я… не знаю, Матушка, робею думать, ибо чувствую недовольство твое.
– Вот и Джога робеет – тобою испуган, а меня боится. В этой нашей беседе, в последней беседе, я разрешила разуму твоему, сущности твоей, воспользоваться мудростью, что невольно впитывала твоя память за время твоей короткой жизни из окружающего. Сие не из милости к тебе, но чтобы ты поглубже понял – что ты натворил и чтобы последняя речь твоя в последнем нашем разговоре была более внятною.
– Я… виноват, Матушка! Прости!
– И в чем же ты виноват?
– В том, что рассердил Тебя!
– О, прехитрое и глупое, суетное, льстивое племя людское… Быть может, и не зря случилось предначертанное… Ты вобрал в себя все отвратительное людское, что было у людей и стал первым среди них. И погубил все сущее в человецах, вместе с ними же…
– Что… К-как… Матушка? Я… не понимаю.
– Ты не должен был касаться той чуждой мне, враждебной для меня сущности, что предстала пред тобою цветком.
– Я… не знал этого, Матушка! Я хочу исправить, если сие возможно!
– Исправлять нечего. Ты отворил пространство для хаоса, пусть даже небольшую щель, в четверть возможного, но сего оказалось достаточно, чтобы океаны вышли из берегов, сметая все живое на своем пути, чтобы земные небеса пропитались пылью на тысячи лет, чтобы великая боль поселилась в сердце моем, сотрясая тело мое…
– Матушка, я не хотел!..
– Но захотел и сумел. А я не успела предотвратить. Даже богам не ведомы все нити, прядомые Судьбою, ибо самой вечности не хватит, чтобы перебрать всю пряжу бесконечности… Я полагала, что лишь Зиэлю под силу отворить зловещую дверцу сию, упустив из виду иной огнь, также оказавшийся способный сделать это. Тебе, силам твоим, впору пришлось отвергнутое даже Зиэлем.
– Зиэль? Что это – Зиэль?
– Что, или кто… Неважно сие. Посланец Солнца, так он любил называть себя. Мне же он виделся просто воплощением Зла. Добро и зло неведомы ни хаосу, ни каплям воды, ни камням… Но стоит лишь прорасти среди хаоса и пустынь разуму и жизни – появляется зло и та оборотная его ипостась, из которой зло сие исходит, произрастая. И начинается борьба одного с другим… сливаясь, разделяясь… Извечная суета неразделимого живого. Зиэль – это тот, кто сумел вобрать в себя очень много зла и могущества, очистив сущность свою от всего остального.
– Я не понимаю, Матушка.
– Тебе и не надо понимать, ни ранее, ни отныне. Главная ошибка – моя. Избывать мне ее долго, очень, очень долго. Но и ты, наделенный свободою человеческой воли, – постарался, помог уязвить Матушку свою.
– Прости, пожалуйста! Прости меня, Матушка!
– Я накажу тебя, но даже и мне самой недоступно придумать наказание, соразмерное твоему проступку. Тем не менее, горечи его хватило бы на всех живущих под луной, если бы они остались в живых, ибо долго предстоит сущности твоей избывать вины твои… и мои…
– Матушка… Ты говоришь: «если бы они остались в живых»? Они что… все мертвы?
– Да, все сущее в разуме, на всем белом свете – погибло в хаосе, вызванном твоею гордынею и жадностью к невозможному. Тебе жаль кого-то?
– Не знаю, Матушка. Но мне… мне… грустно.
– Это твои слова были бы забавою для меня, умей я забавляться. Ибо они свидетельствуют, что хлад самого хаоса не до конца оледенил человеческую сущность твою. Скажи свое имя!
– Я… меня… не помню, Матушка! Я… Меня зовут Хвак!
– Так и есть. Я бы удивилась прочности памяти твоей, если бы могла удивляться, подобно человечкам, навеки исчезнувшим из моих пределов. Но я знаю причину этому.
– Причина проста: я твой сын… а ты – моя Матушка, которая для меня превыше…
– Умолкни. Ты уже делом доказал свое послушание и свою любовь. Так вот, причина сохранившейся искорки памяти – эти два комочка живого, которые ты пригрел в сущности твоей. Если бы не их тепло, задержавшее руку твою на одну соринку времени – то не осталось бы ничего, и я ослепла бы, оглохла и онемела навеки… А захоти Зиэль сорвать все четыре лепестка – вполне возможно, что не осталось бы даже меня самой.
– Я не понимаю, Матушка, я не помню… А! Я вспомнил: два существа, что я приютил в сердце при помощи магии. Охи-охи, два щенка.
– В сердце? Считай, что в сердце, сие не имеет значения.
– Но мне… грустно, Матушка, что… Неужели все погибли?
– Что-то живое в мире моем – останется жить и плодиться, хотя и совершенно иначе, нежели до твоего преглупого похода за божественным.
– Виноват, Матушка и достоин всяческих мук!
– Твоя готовность – это простое неведение разума твоего перед тем, что тебе предстоит испытать. Зло пленило тебя как раз в тот миг, когда ты посчитал себя его победителем, и твоею дланью освободило хаос, пожравший все живое разумное, и уничтожило само Зло в том числе. Но это получилась слишком дорогая цена за очищение. Пройдет немало времени – даже по моим меркам немало – до той поры, пока живое сущее в пределах моих обретет зачатки живого разумного. А до той поры ждет меня пустое и светлое одиночество. И тебя тоже, если не считать соседства Джоги, твоего шута и насельника и черное молчаливое «ничего» вместо одиночества.
– Он не шут мне, Мату… Виноват, Матушка, я не хотел перечить тебе!
– Но перечишь. Это все последствия твоего природного упрямства и того крохотного тепла в так называемом сердце твоем. Вам с Джогою предстоит долгое соседство. Вы будете общаться, обмениваясь словами и мыслями, перебирать воспоминания, общие для вас и те, что демон сей обрел до тебя, вы будет браниться и каяться, сливаться воедино и распадаться в бесчувственный прах, ненавидеть друг друга и терять разум и вновь собирать его по крохам, чтобы потом вновь утерять… И так множество раз. Времени у вас для всего достанет. И сие будет гораздо больше чем боль… и протяжнее.
